В 2012–2018 годах в музее «Ростовский кремль» каждое лето проводились выставки дипломных работ выпускников Московского художественного института имени В.И. Сурикова. Мне всегда было интересно на этих выставках увидеть, каковы художественные устремления представителей новых поколений мастеров.

Очередная подобная выставка состоялась в 2013 году. Ее разместили в Красной палате Ростовского кремля. Осматривая представленные на ней произведения, в большинстве своем вполне мастеровитые, но не блещущие оригинальностью, в самом дальнем и совершенно невыигрышном месте выставки я вдруг заметил два офорта. Взглянув на них, я сказал себе: вот оно, настоящее искусство! Особенно это относилось к офорту «Стулья».

Автором поразивших меня офортов оказалось Мария Смольянинова.

Ознакомившись с большей частью ее работ, я в 2014 году написал следующее. Большинство своих произведений автор группирует в особые серии или циклы, отражающие его впечатления от родного города Москвы, Петербурга, творческих поездок по России и другим странам. Работы подчеркнуто лиричны, как будто Мария откровенно признается в любви всему этому миру.

Ночная полутьма, утренний или вечерний сумрак, легкий туман — вот излюбленные мотивы художника. Все призрачно, предметы в творениях Марии утрачивают свою повседневную определенность, обыденную сущность и наделяются чертами явлений, присущих тому миру, который достоин ее нежности.

Мария, конечно, как и все мы, восхищается так называемыми красивыми видами и величественными архитектурными сооружениями. Но чтобы открыть и показать нечто лирическое, щемяще-проникновенное в облике состава товарных вагонов и сети электрических проводов над ними на каком-то заснеженном полустанке — надо обладать особенным поэтическим мышлением и виденьем. Именно такие черты присущи таланту Марии Смольяниновой. Пожалуй, именно этот утонченный лиризм является наиболее ценным свойством ее искусства.

Теперь, в 2022 году, я понимаю, что сказанное выше верно, но лишь отчасти. Среди всего созданного Марией выделяется ряд произведений, которые я бы определил как эпифании — в том смысле, которые придавал этому понятию Джеймс Джойс.

В романе «Герой Стивен» Джойс в рамках диалога Стивена и его друга Крэнли дал определение эпифании:

«Под эпифанией он понимал моментальное духовное проявление, возможно, в резкой вульгарности речи или жеста, возможно, в ярко отпечатлевшемся движении самого ума. Он считал, что долг литератора — фиксировать такие эпифании со всем тщанием, поскольку они — самые ускользающие, самые тонкие моменты. Он сказал Крэнли, что часы Портового управления способны к эпифании. Тот вопросительно воззрился на непроницаемый циферблат с обычной своею миной, столь же непроницаемой.

— Именно так, — молвил Стивен. — Я буду проходить мимо них множество раз, намекать на них, ссылаться на них, мельком взглядывать. Это попросту один пунктик в каталоге дублинской уличной фурнитуры. А потом вдруг, внезапно, я гляну на них и сразу же осознаю, что это: эпифания.

— Что?

— Представь, что мои предыдущие взгляды на эти часы – нащупыванья духовного ока, которое приспосабливается своим зрением, чтоб предмет попал в фокус. В тот момент, когда фокус найден, предмет становится эпифанией. И вот в этой-то эпифании я обретаю третье, высшее качество красоты».

В последнем абзаце раскрывается двойственная природа эпифании. С одной стороны, она нисходит как бы неожиданно, с другой — творец должен к ней внутренне готовиться, настраивать свое духовное око, чтобы не пропустить и уловить ее, когда нечто совершенно обыденное вдруг предстанет преображенным и необыкновенно прекрасным.

Мне кажется, что Мария Смольянинова обладает редкой способностью улавливать эпифании и запечатлевать их в своих произведениях.

Александр Мельник

2022 год