1.
… Для того, чтобы создать такие листы, нужно для начала уметь видеть. Иногда говорят о видении невидимого – так, по народным представлениям дети видят духов (от монгольских лусов до серевнорусских душ предков, приходящих за поминальный стол). Возможно, на такие мысли взрослых навела детская особенность фокусировки взгляда: очень внимательно смотрит младенец на стык стены и потолка, как будто именно там, в пустоте, расположена фигура, а остальное – фон. Но он не видит невидимое, а учится видеть видимое. Взрослые забывают, как учились этому. А в каком-то более общем смысле – многие так и не научились.
Всё, что не представляет актуальной цели, отправляется в фон. И только в минуты величайшего счастья – влюблённости и юности – или горя – перед отъездом из дома навсегда – пронзительно и подробно начинает звенеть в глазах мир: бликующие окошки, упрямо закрученные решётки балконов, косые струи дождя или неровные пласты солнечного света. Именно в такие моменты человек живёт.
Маша наделена даром видеть видимое всегда – и давать это видение другим. Выстраивать увиденное таким образом, что дорога становится любой дорогой («Вечный пейзаж»), и при этом сохраняет осязаемость и конкретность. Что грузинские дворики этнографически точны – и в то же время мучительно напоминают что-то родное человеку, никогда их не видевшему (полотенце с летящим журавлём, рифмующееся с круглым источником света – фонарём, луной? – «В старом Тбилиси»). Что горы Сванетии непередаваемо красивы («Сванетия, неприступна красота твоя»). Непередаваемо – но вот передано через офорт.
Моменты праздника путешествия («Новый год») и наибудничнейшего городского двора («Огни большого города») равно завораживают. Кажется, что и глядя на эти работы ты живёшь, и потому не хочется от них отрываться. Это радость научения. Глаз и ум учатся у этих строгих чёрно-белых листов анализировать картинку таким образом, что свет и тень подчёркивают друг друга как острота и сладость, что, обращаясь по ту сторону зрения, ты находишь сердце, полное любви к миру в его мелочах и грусти от неизбежного расставания с ним. При этом визуальный опыт – как и опыт чувств, путешествий, поступков и встреч – исполнен смысла, а каждый новый фрагмент жизни, новый лист – исключительно ценен.
2.
В графике есть какая-то первоначальная правда.
Когда я была маленькая, я любила ехать под голыми ветками. Мама жаловалась, что под открытым небом я начинала орать, и она бежала с коляской к следующему собранию деревьев. Когда я еду с коляской сейчас, я поднимаю голову и смотрю на ветки. С трудом заставляю себя опустить глаза и снова смотреть на землю.
В чёрно-белом рисунке заложена идея выбора и развилки, фрактальности и симметрии, начала и конца. Наложение идей друг на друга. Кто-то читает мир как текст, кто-то слышит его как музыку. Кто-то осязает как смену тёплого и холодного, сладкого и несладкого.
Светлое, крупное, мельче, мелкое – рябь на воде.
Совпадение двух сложных линий, тёплое – объятия.
Чередование чёрного и белого через равные интервалы – письмо.
Белое в чёрную крапинку, холодное, сладкое – кутья.
Тёплое, пятикратно разделяющееся – ладонь.
В работах Марии Смольяниновой через чёрное и белое переданы вкус и цвет, звук и запах. Места и ситуации сохранены свежими и живыми.
Лета Югай